сохранился в памяти мобильника.
Надежду трясло. Крапинки на лице — те самые, что так меня поразили, вдруг сделались темными: она слышала голос из трубки.
— Извини, у тебя завелась подружка, а я не знала, — сказала она.
— Они говорили о твоей снохе, о Люське. Неужели я бы позволил…
Сейчас я был в этом почему-то абсолютно уверен. Не позволил бы я себе лишнего с Люськой.
— Чего они от тебя хотят?
— Чтобы я изменил показания.
Пришлось рассказать, что все это время Паша-Биатлонист, оставаясь на нарах, постоянно давил на меня.
— Я бы его своими руками прикончила, — проговорила Надя. — Без суда и следствия.
— Перечень его заслуг тянет на высшую меру. На пожизненный срок.
— Если ты не изменишь показания…
Я промолчал. Посмотрел в окно и понял, что Коротышка исчез из поля зрения.
— И что ты решил? — спросила Надя.
Ответить я не успел, потому что мобильник снова запел. Нажав кнопку, я решил было послать низенького, но вовремя остановился, поскольку со мной говорила женщина.
— Извините, — сказала она. — Приказ был готов еще вчера, но так случилось, что весь сегодняшний день пришлось провести на выезде… Аллё! Вы слушаете?! Такие вот дела. Приказ о зачислении, значит, готов, так что надлежит вам явиться прямо с утра. Труба зовет, знаете ли… Хотя, возможно, вас от нас заберут: то ли в следствие, как юриста, то ли еще куда-то. Речь идет о комплектовании группы на северный Кавказ…
Я с трудом переваривал информацию. То, о чем я так долго думал, наконец, свершилось.
— Чем вы сейчас заняты? — продолжала начальница из УВД.
— Дело в том, что у нас выпускной вечер, — пришлось мне ответить, — и все мы в «Советском».
— Что ж, замечательно, — оживилась та. И тут же добавила, что поздравляет от всей души и желает удачи. Потом дама отключила телефон, почему-то не прощаясь. Вероятно, это было для нее стандартным способом оканчивать разговоры.
Кавказские горы не входили в мои планы. Мое раненое плечо слишком хорошо их помнило, однако отступать было поздно. И некуда.
— Расстроился? — спрашивала Надежда.
Но я молчал. Ее теплая ладонь теперь лежала у меня на спине, и мириады добрых искринок струились из-под ладони, разбегаясь по телу, заставляя неметь и удивляться новому чувству.
— Хочешь, я снова буду тебя ждать? — говорила Надя. — Не переживай. Всё будет хорошо.
Я соглашался с ее словами, слабо кивая и ловя себя на мысли, что нужен теперь кому-то еще.
— Спасибо тебе за письма, — вдруг вспомнил я. — Мне было бы плохо без них. Особенно без писем про математику.
— Я просто не знала, про что писать. Теперь я буду тебе звонить. Каждый день. Твой дядя берет меня на работу, и у меня будут свои деньги. Они хотят, чтобы я переехала к вам, чтобы не ездить каждый день из одного конца города в другой. Но я не согласна…
— Прекрати, — сказал я.
— Могут подумать обо мне что угодно, — вдруг заявила она…
А потом я пригласил Надежду на танец. Потом она меня, когда объявили белый танец. И так до тех пор, пока ресторанный персонал вдруг не объявил, что лимит времени весь исчерпан, что пора и честь знать. Народ стал расходиться.
Ехать ко мне в Заволжье Надежда наотрез отказалась, и мы отправились к ней домой на позднем трамвае — ехать на маршрутке она наотрез отказалась.
— Не признаю их за транспорт, — сказала она.
Выйдя из трамвая, я повел Надежду к их дому окольными путями. И сколько не озирался по сторонам, так никого и не заметил, хотя Коротышка с Длинным, казалось, маячили в ночи за каждым кустом. Они могли изменить свои планы, случайно узнав, что Надежда для меня теперь не пустое место.
Утром, проснувшись, я понял, что ночевал у кого-то в людях. Потом до меня дошло, что лежу у Козюлиных. С кухни доносилось звяканье посуды и приглушенный разговор — говорили Вера Ивановна с дочерью. Я оделся и вышел к ним, помня, что сегодня ждут меня в УВД, и что в таком виде, небритым, идти туда невозможно.
— Умойся, — встала ко мне навстречу Надежда. — Идем.
Мы вошли в ванную комнату.
— Вот новая бритва, зубная щетка — тебе же надо привести себя в порядок. А это после Миши осталось, — сказала она и вышла.
В руке у меня лежала пачка лезвий. Я побрился, почистил зубы, и вскоре мы уже сидели на кухне и пили чай.
— Рада за тебя, — говорила Вера Ивановна. — Надя вон тоже закончила, искала работу, да не нашла. В смысле того, что в нашем районе… Спасибо, дядя твой, Василий Степаныч, взял к себе. Короче говоря, у обоих у вас сегодня важный день — спаси вас, господи. И сохрани… И пусть солнце светит веками.
С потерей сына Вера Ивановна стала верить в бога и ходить в церковь. Подолгу стояла среди прихожан. Ставила свечки. Заказывала молебен. И верила, что сыну найдется местечко в раю, где все будет без обмана. Про обман она почему-то все время со мной заговаривала, но довести мысль до конца у нее не хватало сил. А может, и не было никакого обмана, хотя, если разобраться, сноха Люська была для нее не подарок.
Позавтракав, мы с Надей вышли на улицу, сели в трамвай, а через несколько остановок опять вышли. Надежда проводила меня до управления. Здесь я дождался, пока она сядет в автобус, потом перешел через дорогу и потянул на себя тяжелую створку дубовой двери, обитой понизу блеклой бронзой. Поднявшись на этаж и войдя в кабинет, я узнал, что начальства пока что нет. Потом пришла подполковница и повела меня вниз, в отдел кадров, бормоча на ходу про то, что некий осел полагает, а погонщик располагает.
— У нас не хватает сотрудников, — ворчала она, — а в отделе кадров думают о своем…
Она привела меня к заместителю начальника УВД, ввела в кабинет, качнула головой и тут же вышла. За столом сидел все тот же молочно-седой полковник в зеленом армейском кителе с краповыми просветами на погонах. Здесь же находился какой-то мужик в штатском, лет сорока. Полковник говорил по телефону. Закончив, положил трубку и, поймав мой взгляд, заговорил:
— Мы тут решили, что вам поначалу необходимо поработать на территории — в районном управлении, хотя мы, помню, говорили несколько иначе. Как вы на это смотрите?
Я лишь пожал плечами, ловя себя на мысли, что родной мой Заволжский район, конечно, мне как-то ближе.
— Оклад у вас будет такой же, — продолжил полковник. — А опыта вы наберетесь — не так ли?
Я кивнул в знак согласия.
